Его длинный клинок описал сверкающий круг, чиркнул Найюра по щеке, срезав кожу…

Найюр отступил, взвыв от ярости.

Кончик меча рассек ему бедро. Найюр поскользнулся на крови и упал, открыв горло… Болезненный удар об камни. Гравий, впившийся в кожу.

«Нет…»

Чей-то сильный голос перекрыл рев Священного воинства.

— Сарцелл!!!

Это был Готиан. Он прекратил спорить с Элеазаром и теперь с опаской приближался к рыцарю-командору. Толпа вокруг внезапно стихла.

— Сарцелл…

В глазах великого магистра читались потрясение и недоверие.

— Где…

Готиан заколебался, сглотнул.

— Где ты научился так драться?

Рыцарь Бивня быстро развернулся; лицо его превратилось в маску почтительного подобострастия.

— Мой лорд, я…

Внезапно Сарцелл забился в конвульсиях и закашлялся кровью. Найюр проводил его падающее тело до самой земли и лишь потом выдернул меч. После чего, на глазах у ошеломленного магистра, одним ударом снес голову с плеч. Он запустил руку в густые, спутанные черные волосы и высоко поднял отрубленную голову. И лицо расслабилось и раскрылось, словно сжатая ладонь, словно кишки, хлынувшие из вспоротого живота. Готиан упал на колени. Элеазар отшатнулся и едва не рухнул на руки рабам. Рев толпы — ужас и торжество. Буйство откровения.

Найюр швырнул голову под ноги колдуну.

ГЛАВА 25

КАРАСКАНД

4112 год Бивня, конец зимы, Карасканд

Покрикивая друг на друга в страхе и нетерпении, наскенти разрезали веревки, связывавшие Воина-Пророка с его мертвой женой. Казалось, будто на весь Карасканд опустилось безмолвие.

Келлхус знал, что смертельно слаб, но нечто необъяснимое двигало им. Он откатился от Серве, оперся руками о колени, потом отмахнулся от обезумевших учеников и встал прямо. Кто-то набросил ему на плечи покрывало из белого льна. Пошатываясь, он вышел из тени Умиаки и поднял лицо навстречу солнцу и небу. В нескольких шагах от него застыл в оцепенении Найюр, а за ним — Элеазар. Инхейри Готиан, спотыкаясь, сделал несколько шагов, упал на колени и заплакал. Келлхус улыбнулся с беспредельным состраданием. И повсюду, куда бы он ни взглянул, люди преклоняли колени…

«Да… Тысячекратная Мысль».

Казалось, не существует более ничего, никаких ограничений, что могли бы привязать его к этому месту — к какому бы то ни было месту… Он был всем, и все было им… Он — один из Подготовленных. Дунианин.

Слезы потекли по его щекам. Рукой в сияющем ореоле он коснулся груди Серве и оторвал сердце от ребер. Под крики обезумевшей толпы он вытянул вперед руку. От капелек крови камни под ногами растрескались… Краем глаза Келлхус заметил раскрывшееся лицо Сарцелла.

«Я вижу…»

— Они сказали! — провозгласил он, и вопящая толпа мгновенно стихла.

— Они сказали, что я — лжец, что это из-за меня гнев Божий обрушился на нас!

Он видел опустошенные лица, лихорадочно блестящие глаза… Он поднял горящее сердце Серве на всеобщее обозрение.

— А я говорю, что мы — мы! — и есть этот гнев!

Каскамандри, неукротимый падираджа Киана, отправил послание Людям Бивня, которые, как он знал, были обречены. Послание содержало предложение — с точки зрения падираджи, необычайно милостивое. Если предводители Священного воинства перестанут сопротивляться, сдадут Карасканд и отрекутся от почитания ложных богов, то получат помилование и земли. Они станут грандами Киана, в соответствии с их статусом среди народов-идолопоклонников.

Каскамандри не был глупцом и не думал, что его предложение будет принято сразу, но кое-что понимал в отчаянии и знал, что в состязании с голодом благочестие часто терпит поражение. Кроме того, известие о том, что Священное воинство было повержено, и не мечами пророка Фана, а его словом, сотрясет нечестивую Тысячу Храмов до основания.

Ответ явился в виде дюжины скелетоподобных рыцарей-айнрити, одетых в простые хлопчатобумажные туники и вооруженных одними ножами. После спора о ножах, с которыми идолопоклонники отказывались расставаться, церемониймейстеры Каскамандри приняли их со всей учтивостью, как предписывал джнан, и провели прямиком к великому падирадже, его детям и пышно разряженным придворным грандам.

На миг воцарилась потрясенная тишина, поскольку кианцам трудно было поверить, что эти заросшие бородами бедолаги могли причинить столько неприятностей. Затем, после ритуального представления, двенадцать посланцев хором воскликнули: «Сатефикос кана та йериши анкафарас!» — выхватили ножи и перерезали себе глотки.

Устрашенный Каскамандри крепко прижал к себе двоих младших дочерей. Они плакали и всхлипывали, а старшие дети, особенно мальчики, возбужденно переговаривались. Падирид-жа повернулся к онемевшему переводчику…

— Он-ни ск-казали, — пролепетал белый как мел толмач: — «Воин-Пророк придет… придет за тобой…»

Он беспомощно уставился на расшитые золотом комнатные туфли падираджи.

Падираджа потребовал объяснить, кто такой Воин-Пророк, но никто не смог ответить на его вопрос. Лишь после того, как маленькая Сироль снова принялась плакать, Каскамандри прекратил гневаться. Отослав рабов, он понес малышку в свой шатер, обещая ей сладости и другие замечательные вещи.

На следующее утро Люди Бивня вышли из Врат Слоновой Кости на начавшую зеленеть равнину Тертаэ. По холмам прокатилось пение воинских труб. Ветер понес над равниной песню, сотканную из тысяч голосов. Священное воинство не собиралось и дальше страдать от голода и болезней. Оно больше не собиралось сидеть в осаде.

Священное воинство выступило.

Оборванные колонны, извиваясь, тянулись от ворот к полю битвы. Сраженный болезнью Готьелк был слишком слаб, чтобы сражаться, и его место занял Гонраин, его средний сын. Великие Имена согласились поставить тидонцев на правый фланг, так что граф Ангасанорский мог наблюдать за сыном со стен Карасканда. Дальше шел Икурей Конфас, окруженный Священными Солнцами имперских Колонн. За ним двигался Нерсей Пройас во главе некогда величественных рыцарей Конрии. Следующим был Хулвагра Хромой, чьи туньеры больше напоминали свирепых призраков, чем людей. Дальше ехал Чинджоза, пфальцграф Антанамерский, назначенный после смерти Чеферамунни королем-регентом Верхнего Айнона. Великая армия, приведенная Багряными Шпилями из родной страны, была лишь бледной тенью себя прежней, но и те, кто остался, представляли собой немалую силу. Последним из ворот Карасканда вышел с войском король Саубон.

Побоявшись, что стремительная атака просто загонит идолопоклонников обратно под прикрытие стен Карасканда, Каскамандри позволил айнрити беспрепятственно выстроиться в поле. Люди Бивня заняли место между коровниками и заброшенными фермами; их строй растянулся примерно на милю. Слабые стояли рядом с сильными, в проржавевших кольчугах, в сгнивших кожаных куртках. Доспехи болтались на истощенных телах. У некоторых руки были не толще мечей. Рыцари в энатпанейских жилетах, рясах и халатах ехали на лошадях, превратившихся в изможденных кляч. И даже те немногочисленные гражданские, которые выжили — по большей части женщины и жрецы, — тоже стояли среди воинов. На поля Тертаэ вышли все — все, кому хватало сил держать оружие. Они вышли, чтобы победить или умереть. Айнрити выстроились длинными рядами, распевая гимны и колотя мечами по щитам.

Из Каратая их вышло около ста тысяч, и менее пятидесяти стояло сейчас на равнине. Еще двадцать тысяч осталось в Карасканде: те, кто был настолько слаб, что мог поддержать своих только криками. Многие больные все-таки встали с постелей и теперь толпились под Триамисовыми стенами. Одни выкрикивали что-то ободряющее и молились, другие плакали, раздираемые борьбой надежды и безнадежности.

Но все, что на стенах, что в поле, взволнованно смотрели в центр боевых порядков, стремясь хотя бы краем глаза увидеть новое знамя, украсившее собой потрепанные стяги Священного воинства. Вон! Вон оно виднеется за рощей или холмистым пастбищем, реет на ветру: черное на белом фоне кольцо, окружающее фигуру человека, Кругораспятие Воина-Пророка. Триумф того, что казалось невозможным…